— Поэт. Пожалуй, я вам не завидую. Должно быть, ваш образ жизни сильно отличается от того, который ведут остальные.

— Он куда ближе к норме, к обыденности, чем ваш. По крайней мере, в том смысле, что поэтов не убивают на дежурстве, — ответил Бенни.

Хокинс улыбнулся:

— О, тут мы могли бы поспорить. Мне кажется, среди поэтов очень много тех, кто покончил жизнь самоубийством. Смертность высока, не так ли?

— Вы положили меня на обе лопатки, — сказал Бенни. — Туше. Да, если взглянуть с этой точки зрения, у нас немало общего. Издержки профессии.

— На самом же деле я нечасто попадаю в ситуации, когда мне угрожает опасность. Моя работа в основном заключается в ходьбе пешком и сидении за письменным столом над бумагами. Драки, угрозы… С этим мы сталкиваемся нередко, но все это не очень серьезно. За последние четыре года я был вынужден применить оружие лишь однажды.

— Ну и работенка, — протянула я. — Безопаснее, чем ездить в подземке.

— Вы стреляли в ответ? — спросил Бенни. Хокинс кивнул. — Убили? — Хокинс снова кивнул. — Не представляю, как бы я жил после этого, — сказал Бенни.

— Дело вовсе не в том, что вас обучили стрелять по убегающей мишени. Это чистый рефлекс, — сказал Хокинс. — И система подготовки офицеров ФБР тут ни при чем.

Над его бровью обозначилась морщинка. Джефф плеснул себе полстакана вина.

— Я вышел на один товарный склад, где делались большие дела, и следил за ним часами, имея, естественно, для этого все основания. В ту ночь на складе объявился вор. Двор был ярко освещен. Я стоял за горой пустой бутылочной тары, и вдруг рядом, в трех метрах от меня, возник человек. В руке он держал направленный на меня пистолет. Если б у него была секунда для того, чтобы прицелиться, он, без всякого сомнения, уложил бы меня наповал. Но вместо этого он принялся лихорадочно палить в мою сторону и сделал пять выстрелов, дважды ранив меня, прежде чем я успел вытащить оружие из кобуры и открыть огонь на поражение.

— А у вас-то было время прицелиться? — спросил Бенни.

— Мне-то зачем? С трех метров. Из табельного оружия.

— Ты был серьезно ранен, Джефф? — спросила я. !

— По мнению экспертов — да, — ответил Хокинс. — Ранения в грудь и в живот. Но я не потерял сознания до тех пор, пока не добрался до телефона и не позвонил в «Скорую помощь». По дороге в больницу у меня дважды останавливалось сердце. Но когда меня наконец довезли… короче, опасность миновала. Ты ведь знаешь, Марианна, какие наши врачи мастера вытаскивать нас из такого рода передряг.

— Знаю, они мастера, — сказала я, пытаясь угадать, что кроется за его беспристрастным тоном.

— Тогда-то я и решил заняться учебой и оставить «полевую» службу. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, — сообщил нам Джефф.

— Не думаю, что врачи так же рьяно боролись за жизнь того вора, как за вашу жизнь, — сказал Бенни.

— Они совсем не боролись, они отвезли его труп в морг, — кивнул Джефф. — Мои слова могут показаться вам словами бесчувственного человека, но что поделаешь? Ученые творят чудеса, но все же они ещё не знают, как из яичницы сделать сырые яйца.

Я содрогнулась.

— А нельзя ли…

— Тебя это не выводит из себя? — повернулся ко мне Аронс.

— А может вывести? — Хокинс с наслаждением потягивал вино, поглядывая на Бенни поверх ободка стакана. Бенни умолк, и Хокинс счел нужным добавить: — Понимаю, тот человек не родился вором. И не собирался им становиться. Понимаю, у него не было возможности годами учиться в спецшколе искусству, как убивать сотрудников ФБР. Знаю, существует целый клубок причин, связанных с социальным расслоением общества, который толкает людей на скользкий путь. Вдобавок от парня отвернулась удача, все это и привело его на товарный склад. То, что воришка увидел меня первым, — игра судьбы, рулетка, слепой случай. Если бы я первым заметил его, я бы отступил в тень, заснял бы парня на пленку, позволил ему завершить работу и отпустил бы с Богом. Я ведь охотился за дичью покрупнее! Когда он нажимал на спусковой крючок, он фактически совершал акт самоубийства. Если вы пытаетесь найти какую-то нравственную подоплеку инцидента, то её или нет, или вся она лежит на поверхности, там, на свету, во дворе склада.

— Я так понимаю: вы полагаете, что нет никакой вашей вины в его смерти, — усмехнулся Бенни.

— Лично моей — нет, и лично его — тоже нет, — сказал Джефф. — Я только тот человек, каким стал. И он был лишь тем, кем был. И если вы проиграете эту сцену ещё тысячу раз, то тысячу раз убедитесь — там было лишь два варианта развязки. Все зависело от того, сумел бы он убить меня до того, как я выхватил оружие из кобуры. — Джефф взглянул на меня. — С моей стороны вины нет. Он дважды попал в меня прежде чем я нажал на спусковой крючок. Хотел бы я видеть такого святого, который при подобных обстоятельствах не выстрелил бы в ответ.

Бенни налил себе вина. Его речь стала быстрой; обычно это случалось, когда разговор захватывал Аронса.

— Мне понятен ход ваших логических рассуждений, — заявил Аронс. — Не думаю, однако, что мы под одним и тем же углом оцениваем происшедшее. Поинтересовались ли вы, например, тем, что за семья была у этого человека?

— А про мою семью не хотите услышать? — спросил Хокинс, — С моей мачехой случился нервный припадок. Одна из моих сестер по клану поклялась, что до тех пор, пока я не уйду из ФБР, она не скажет мне ни слова. Никогда. И не говорит. А была ли у него семья… мне не известно. Я полицейский, а не профсоюз и не служащий из отдела соцобеспечения. — Джефф жестом указал на нож, висящий на поясе Бенни. — У вас нет разрешения на ношение оружия. А нож вы носите. Означает ли это, что вы намерены убивать?

— Я не стремлюсь убивать, — пояснил Ароне. — Это на случай, если кто-нибудь посягнет на мою жизнь. Прежде я никогда не носил нож. Не носил до тех пор, пока два года тому назад мне не проломили череп. В основном же оружие для того, чтобы отпугнуть потенциального нападающего.

Хокинс тихонько засмеялся.

— Но где гарантия того, что в следующий раз вы не устремитесь с этим ножом на вашего потенциального обидчика?

— В принципе эту возможность я допускаю. Но вообще-то я уверен в себе.

Не допускал! Совсем недавно не допускал! По крайней мере, пытался меня в этом убедить. Я чуть было не напомнила Аронсу его слова, но сдержалась.

— Тебе бы тоже не мешало носить с собой нож, — посоветовал мне Джефф. — Хотя бы для вида — помогает. А ты ведь фехтуешь уже достаточно прилично для того, чтобы защитить себя в случае необходимости.

— У меня всегда при себе, в сумке, газовый баллончик, — ответила я. Я приобрела его после того, как на меня напал маньяк. — Но, быть может, мы поговорим о чем-нибудь более приятном?

Я постаралась направить беседу в иное русло, и очень скоро мы заговорили на политические темы. Бенни вел себя весьма сдержанно, хотя и очень чутко реагировал на все наши с Джеффом высказывания, а Джефф был настроен очень критически по отношению к правительству, и в его голосе звучала нескрываемая горечь.

Через полчаса мы с Хокинсом отправились на занятия, а Бенни остался в кафе допивать свое вино. После прокуренной атмосферы кафе морозный воздух показался мне просто изумительным. Над мостовой, над потоком машин кружили редкие снежинки.

— Ты всегда настроен так радикально, когда снимаешь форму? — спросила я у полицейского.

На нем был плащ с капюшоном. Я заметила, как дрогнула грубая ткань, когда Джефф пожал плечами.

— Ну, я, наверное, слегка переборщил. Хотел, чтоб Аронс чувствовал себя посвободнее. А что касается Бюро… у нас мало интересуются политическими взглядами сотрудников, пока эти взгляды проявляются лишь на уровне симпатий к той или иной партии, к какому-то движению. Другое дело — я не имею права присоединиться к какой-либо политической группировке. Даже к лобби.

— Даже к лобби? Как же ты голосуешь? — спросила я.

— А ты не знаешь? — Хокинс с удивлением посмотрел на меня. — А никак. Мы не имеем права. Полицейские и военные не принимают участия в голосовании. Исключение — референдумы по каким-то локальным или иным вопросам, не касающимся политики. Впрочем, военные не участвуют и в них.